Более половины своих прожитых лет пришлись на «золотые» мирные времена СССР. Тридцать лет проработал на одном из крупнейших предприятий ВПК. В «лихие 90-е» приходилось прирабатывать в одной грязной во всех смыслах частной «шараге». Отвратительнее этого ничего в своей жизни не испытывал.

Кое-кто из пожилых читателей может мне и не поверить, но с выходом на пенсию, пусть и подлую постсоветскую, почувствовал себя свободным везунчиком. На советской пенсии хотелось бы жить и жить, а теперь раньше времени и помереть не страшно – пока не отшибло память обо всём хорошем в советской жизни. Уже сочинил «эпитафию»: «В капитализме не участвовал». Что же касается морально-психологической стороны нынешнего выживания, то как раз «трудоустроенные» молодые читатели мне и поверят. В свою очередь, могу представить моральное состояние молодых «счастливцев», вынужденных работать «на дядю» - не на абстрактного «начальника и бюрократа вообще», а вполне осязаемого «жлоба», выступающего по нынешним временам в качестве собственника или его приказчика, а то и надсмотрщика. Состояние, очевидно, настолько мерзопакостное для «вольнонаёмного» гордеца как «участника рынка», что психологически закономерно должно вызвать в нём своеобразную защитную реакцию: мол «работодатель» (ну не «хозяин» же в самом деле?!)умеет жить сам и даёт жить другим. Кому знакомо подобное состояние, может спокойно и без знания «политматчасти» причислить себя к социал-демократам, полагающим, что в «нормальном» обществе «вообще» и волки должны быть сыты и овцы целы. Правда, постсоветская деградация зашла так далеко, что и социал-демократия стала несбыточной мечтой.

Как же объяснить молодым, что мечтой их отцов и дедов был даже не социализм, а коммунизм! Но тут же в качестве поколенческой самокритики нужно признать, что при Ленине и Сталине коммунизм связывался с полным социальным равенством и разумным потреблением, а вот после Сталина, под руководством которого мы победили и восстановили разрушенное, в бытовом отношении стало жить легче, и мы не заметили, как социально стали «расслаиваться» по образовательному и профессиональному уровню, «устраиваться» по кланово-семейному неистребимому обычаю.

«Нет, дядя, - может прервать меня читатель, - скажи кратко, что же стало «после Сталина» с представлениями о коммунизме». Резонно. После Сталина представления о коммунизме стали связываться, если честно, с работой как отдыхом от безделья и потреблением ради потребления, то есть потребительством. В конце концов, мечта была претворена в нынешнюю реальность. Разумеется, для «избранных».

Для понимания происходящего марксизм предлагает обращаться к «истории вопроса». До советского социализма коммунизм считался утопией. НЭПовскому поколению, даже при советской власти, утопией казался экономический социализм. Но уже предвоенному и военному поколениям даже невольная мысль о капитализме, породившем фашизм и нацизм, была стыдной и ненавистной. В первых послевоенных поколениях только явные недоумки связывали послевоенную разруху-голодуху с экономикой социализма. Даже «оттепельная» интеллигенция противопоставляла не капитализм социализму, а ленинский подход к социализму сталинскому подходу. Как будто разница здесь была существенной! Был бы «мягче» и «либеральнее» ленинский подход, доживи Ленин до предвоенных лет?! То-то и оно…

При всём признании роли личности в истории марксизм видит главную движущую силу развития общества в разрешении объективных противоречий между производительными силами и производственными отношениями. Введя НЭП, Ленин был прав; вовремя отменив НЭП, Сталин был прав… Сказал бы и так: осудив культ личности, XX съезд КПСС был прав; осудив культ личности конкретно Сталина, победившего и уже почившего, и попытавшись создать культ собственной персоны, Хрущёв был неправ и подл.

Что же касается явления «оттепели», то, если не ошибаюсь, ещё Маркс отмечал, что всякая устоявшая в исторической борьбе формация претерпевает в известный исторический момент некоторые смягчения своих принципов и устоев, некоторую либерализацию культурной жизни, что свидетельствует как о стиле новой формации, так и о её возможной контрреволюционной уязвимости.

Как оказалось, это положение особенно коснулось социализма. Особенно –поскольку социализм, строго говоря, ещё не коммунистическая формация, а переходное состояние её от капитализма. Особенно потому что к «оттепельной» преимущественно культурной либерализации в СССР «примазалась» экономическая либерализация в лице (внимание!) ещё присталинских «товарников» (в более поздней редакции – «рыночников»). «Экономическая либерализация» включала, в частности, отказ от сталинской политики снижения цен, не исключавшей, кстати, повышения заработной платы. Отказались и от «первой ласточки» коммунизма – бесплатного хлеба в заведениях «общепита». Отказались в пользу повышения цен и, само собой, повышения заработной платы, не всегда, разумеется, покрывающего повышения цен. По сути, сталинский коммуно-социализм был заменён «просто» социализмом с архаичным механизмом контролируемой инфляции, тормозившим рост народного благосостояния в пользу объективно необходимого ракетно-ядерного перевооружения СССР.

При этом «экономические либералы» («реформаторы-рыночники») и «культурные либералы» («шестидесятники») о капитализме и не заикались (по крайней мере, открыто). Объективно говоря, достижение ядерного паритета с Западом стоило нам отказа от сталинского коммуно-социализма и замедления роста производства и потребления товаров широкого потребления. В нынешней публицистической манере можно было бы выдать нечто вроде того, что навязанная СССР «гонка вооружений» стоила советскому потребителю «гонки за дефицитным ширпотребом».

Каким же образом «пятой колонне» при таком-то политическом и экономическом «скандале» удалось не выдать себя и спокойно дожить до горбачёвской «катастройки»? Очевидно, наиболее дальновидные оппортунисты, как потенциальные предатели, нутром чувствовали, что возможный будущий торг с Западом на предмет раздела союзно-советского наследства будет им выгоден лишь при условии создания ядерного паритета. Последний же в короткие сроки был реально осуществим лишь мобилизационными усилиями и именно социалистической системы. В свою очередь, мобилизация требовала «подморозки» как культурной «оттепели», так и той части экономических «реформ», которая поощряла бы разлагающее, но, тем не менее, пока не своевременное потребительство (главное, что «рыночный вирус» его был запущен в советское сознание).

После «Карибского кризиса» от зарвавшегося «кукурузника» избавились, но послевкусие его волюнтаризма осталось: сталинофобам показалось, что действуй они «комбинированно» (т.е. «маниакально»-последовательно, как действовал Сталин, но «менее» импульсивно, чем действовал Хрущёв»), то им, одновременно и «хрущефобам», удастся «догнать и перегнать Америку» уже на стадии «реального» социализма, приправленного «рыночными механизмами (дёшево и сердито, в отличие от киберпланирования) и избавленного от коммунистических «потуг» Сталина (не говоря уже о хрущёвских). Иначе говоря, в своём теоретическом произволе они переплюнули хрущёвский политический волюнтаризм: в вопиющем противоречии с марксизмом социализм «реальный» молчаливо стали рассматривать не как переходный период, не как начальную фазу коммунизма, а как самостоятельную, самодостаточную «общественно-экономическую формацию». Которая, следовательно, может позволить себе не спешить в коммунистический «пункт назначения». А значит, без всякого объяснения и, следовательно, ответственности «строителей» за сам момент и механизм «скачка от товарно-денежных отношений («сегодня») к прямому продуктообмену по потребностям («уже завтра»).

Мало того, неопределённость момента «скачка» «из» социализма «в» коммунизм «реалистично» гарантировалась неотразимой единовременностью «мировой революции». Какой только именно -социалистической, коммунистической или «просто» посткапиталистической? Выходит, современные западные прогнозы «конца истории» - плагиат и буржуазные политологи нервно курят в стороне?

На этот гибрид «социализма» и «неотроцкизма» не замедлила отозваться некая кулуарно-дискуссионная «национально-консервативная оппозиция». С этим искусственно отделанным «под марксистскую диалектику» «движущим противоречием» (о котором ещё в брежневские времена слушатели вечерних университетов марксизма-ленинизма слышали звон, да не знали откуда он») «мы» и пришли к «гласности», «перестройке» и буржуазной контрреволюции 91-93 годов… после 74 лет недостроенного, по Молотову, советского социализма!

Разумеется, такой или подобный ход мыслей не может не быть попорчен излишним сарказмом и требует поверки хотя бы доступными всем правдинскими материалами таких авторитетных авторов, как, скажем, В. Трушков, Ю. Белов и другие. Признаться, чтение не из лёгких (скажем, не добрался ещё до 171-го номера «Правды» с продолжением огромной беловской статьи с замахом «объять необъятное»), но лично для меня увлекательное чтение; к сожалению, не могу пока представить подобного интереса у молодого читателя, даже «левого».

Одновременно стоит отметить, что за постсоветскую четверть века многие из вчерашних молодых не то что повзрослели, но ещё и набрались «стариковского» жизненного опыта. А значит, морально-психологически, да и политически, нашим обществом приобретено пусть и ненамного, но всё-таки больше, чем потеряно. И это должно обнадёживать.

Хотя… вот такой самоиронический «постскриптум». С каждой пачкой сигарет «бросаю» курить. Как-то раз не выдержал и отважился «стрельнуть». Вокруг никого, кто курил бы. У газетного киоска стоит молодой человек, лет 35-ти. Спрашиваю: «Вы не курите?» - «Курю». - «У вас не найдётся сигареты?» - (Внимание!) «А у вас?» - «Ой, извините, но я всегда угощаю, когда у меня спрашивают». - «Я у вас не спрашивал». Но достает и протягивает мне пачку… Неудобно страшно! Бормочу: «Спасибо, но, надо же, какие сейчас напряжённые отношения». Слегка пожав печами: «Нормальные».

Кто кому «передал опыт», так и не понял.